Дочь Роксоланы - Страница 62

А вот выросших под его рукой девочек пожалеть нужно, как же без этого? Это одна из составных частей любви и, что важнее, верности. Может быть, совсем и не главная, но обязательная.

Он был в этом уверен. Иначе от его верности останется лишь рабское поклонение. А так пусть верность понимает кто-нибудь другой.

К тому же он не просто охранитель, но еще и наставник. Который учит… не имеет значения чему: всегда, везде и прежде всего учат – жизни…

– С кем ты говорила во сне, я могу предположить, однако назвать его имя должен не я, ибо это будет неправильно, – взвешивая каждое слово, начал бывший самурай. Давно уже бывший. – Его ты должна узнать сама. Но запомни навсегда, что если кто-то, для кого ты очень важна, при жизни не успел сказать тебе что-то, очень важное для тебя, то его дух после смерти, бывает, раз за разом отыскивает возможность это сделать. Принимай такое с пониманием. И не пугайся, ведь он точно не желает тебе зла…

«Толстый» аромат плыл по комнате. Сквозь восьмиугольный переплет с неба смотрело солнце, в этих краях ведать не ведавшее имени богини Аматэрасу.

* * *

В это же самое время за сотню фарсангов оттуда волны, клокоча, вздымались выше мачты крохотного суденышка, боровшегося за жизнь – свою и трех человек на борту.

Кара-дениз, Черное море, – серьезное море. Шторма́ в нем менее свирепы, чем бывают в Ак-дениз или Кызыл-дениз, не так мощны течения и ветровые накаты, меньше бед создают приливные ловушки. Но только глупец может положиться на все эти «меньше» и «не такие», вручив им себя, а паче того – обоих своих сыновей.

Баратав глупцом не был. В корпорации лодочников его называли «старши́м» совершенно заслуженно: сам кюрекчи-паша считал Баратава большим знатоком гребного и парусного дела, лоцманом же и вовсе непревзойденным. А кюрекчи-паша – шишка большая. На серебре ест, при вооруженной охране ходит, а когда велит поутру одеваться, так ему трое слуг шальвары подают.

Но если бушует шторм и обнажены клыки скал, ни охранники, ни слуги не подмога. Где-то далеко, за краем семи небес и семи земель, остался кюрекчи-паша со всем его могуществом. А под ногами – скрипучие доски малой байды. И двое сыновей рядом. И Последняя бухта вокруг, а Тесть и Зять – вот они, впереди, прямо по курсу. Из пращи камнем добросить можно.

По-разному рассказывают, из-за чего в семье этих лодочников случился кровавый раздор. Но когда вышли тесть и зять в море не для дозволенных промыслов вроде рыбной ловли, контрабандного рейса, торгового вояжа или набега на чужие земли, но чтобы начать охоту друг на друга, то Аллах – в высшей справедливости своей – превратил их вместе с их байдами в островершинные камни.

Было это в незапамятные времена. Но так и стоят они с тех пор за полфарсанга до берега, на страх и в предостережение другим лодочникам.

Тем, кто в шторм увидел Зятя с Тестем близко, можно даже не молиться. Случая не было, чтоб молитва помогла. Ветер и волны без промаха гонят суда прямо на каменных лодочников, а меж скалами – всего лишь полный размах весел. И вода кипит, как пена на морде бешеной собаки. Какие уж тут молитвы…

Может, разве только Хауф в силах бы помочь, молитва страха. Но для Хауфа нужен имам, да еще две группы молящихся, чтобы в каждой по крайней мере было не менее троих при одном совершеннолетнем; к тому же обе эти группы должны прочесть молитву не одновременно, а поочередно. Не бывает в Последней бухте столько времени. И имамов там не бывает.

– О Аллах… – попробовал все-таки Баратав. Но умолк, не в силах продолжить.

Аллаху уже было обещано все. Воскурение ладана на все сто шестьдесят семь (больше не было) акче, мраморная плита перед входом в мечеть, праведная жизнь вплоть до отказа от винопийства и – мыслимое ли дело! – от участия в контрабанде. Причем даже не за спасение себя самого это было обещано, а за жизни своих сыновей. Себе-то – ладно, лишь недельный срок Баратав просил дать: иначе не успеть с мраморной плитой, да и береговым братьям, уходя, надо пожертвовать отступное, вот хотя бы эту байду, а то не поймут, мальчиков заставят расплачиваться. А сам он оставшуюся неделю жизни без вина выдержит, это легко.

Все это он обещал за то, чтобы Аллах уберег его ладью от Последней бухты. Потому что ежели уж загнало туда в шторм, то встречи с каменными лодочниками не миновать.

Баратав судорожно сжал в кулаке кожаный мешочек талисмана. Мальчики мои…

Потом было длинное мягкое скольжение. Тихий, как в умеренную волну, шелест воды по бортам. И байда невредимой проносится меж скал, оставляя Зятя по правую скулу, а Тестя по левую. И сразу за кормой ладьи море грохочет, как пушечный залп, ярясь, что в первый раз упустило здесь добычу, и клянясь всем морским демонам: больше оно меж этих скал никого не упустит, до самого скончания веков.

Баратав разжал ладонь. Мешочек казался пустым, но старшой отлично помнил: внутри – восемь крысиных шерстинок, каждая тщательно пришита к ткани шелковой нитью, каждая – с отдельного тела.

…Баратав не знал, что с этого дня его голова покроется неровной пятнистой сединой. И уж тем более он не знал, каким образом судьба связала его с тем, что сейчас творится во Дворце Пушечных Врат.

VI. Время прокаженного

1. Время денег

В пределах Сандалового бедестана шум рынка словно обрезало. Даже странно: стены, конечно, каменные, но ведь главный вход, никогда не закрывающийся, таких размеров, что туда слон с башенным паланкином на спине пройти может. И остальные входы почти таковы.

Видать, в бедестане просто воздух особый. Доносящиеся снаружи вопли вязнут, словно в перине.