Дочь Роксоланы - Страница 37

Обеспокоенности на его лице не читалось вовсе. Оно вообще по выразительности было как булыжник.

– Так что же, молодой господин, ты не хочешь брать цену этой монетой? Воля твоя. Но знай, что, когда говорят о «меджидие по весу», имеют в виду как раз это. Вес товара, измеренный в медных мангирах.

– Да что ты такое говоришь… э-э… почтенный Багдасар! – Возмущению Исилая не было предела. – За девчонку меня держишь?! Меджидие – это золотая монета, достоинством дороже гуруша на… на…

– На пятую часть, – сухо уточнил старый армянин. – И да будет тебе известно, молодой господин, что когда такие браслеты, как твой, продаются за золотые монеты, то это происходит не ровно по весу. На треть дешевле, если говорить о меджидие или гуруше, и на треть с четвертью и одной дюжиной, если речь идет о венецейском дукате. Но меджидие как монета – одно, а меджидие как само понятие «деньги» – другое. Даже если эта разница тебе неизвестна, молодой господин.

Исилай быстрым движением сцапал свой браслет с весов. То, что меняла не предпринял ни малейшей попытки помешать ему, почему-то очень смутило мальчика. Настолько, что он не повернулся тут же к прилавку спиной и не зашагал прочь, как явно намеревался.

– Спасибо за разъяснение, почтенный, – быстро вмешался Яши. – Скажи, можешь ли ты выплатить нам стоимость браслета в другой монете? В акче, например?

– Воля ваша, молодые господа. – Багдасар степенно кивнул. – Предпочтете новые или старые акче?

– Новые. Мы всегда ими платим, – тут же ответил Исилай. И ткнул пальцем в один из монетных столбиков.

Старый армянин пожевал губами.

Монеты в этом столбике действительно выглядели новее, чем в соседнем, – стертые, с трудноразличимой чеканкой, изношенные до толщины чешуек. И да, братья сегодня, отправляясь в город, набили кошелек именно такими монетами. Но у Яши вдруг появилось ощущение непоправимой ошибки. Он попытался было дать знак брату, что, мол, пора уносить ноги, но тот, не оборачиваясь, отмахнулся.

– Не беспокойся, молодой господин. – Теперь старик смотрел только на Яши. – Я ничего не сделаю. Именно ничего. В том числе не приму у вас браслет и не выплачу за него ни гроша.

– Почему?

– Потому что. Ты вот, было дело, удивился, что я не посмотрел на клеймо. Ну а к чему мне лишний раз смотреть на то, что сразу заметил. Очень известного… владельца клеймо, очень. И, наверное, только в его… доме могут не знать, что акче теперешнего чекана в три и восемь дюжинных раза менее полновесна, чем старая акче, зато после года хождения по рукам выглядит старее старой. Уж поверьте мне, молодые господа, – старик одним движением пересыпал медяки обратно в мешочек, – я не буду покупать собственность этого владельца. Особенно у его же собственности.

– Мы не собственность, – надменно произнес старший мальчик. – Знаешь ли, ювелир, кто мой отец?

– Нет, молодой господин, – ответил Багдасар без страха и любопытства. – И что же, это он поручил тебе обменять браслет на меджидие или акче?

Меняла встал, показывая, что разговор окончен.

– Благодарю за объяснение, почтенный. – Младший мальчик старался держать в поле зрения и старика, и булыжниколицего (тот не тронулся с места и вообще, кажется, утратил к ним интерес после того, как голоса упали до обычного звучания). – А что до того, кто мы и откуда, так ведь если яхонт упадет в грязь, он все равно не станет стекляшкой, ты согласен? Но в любом случае мы сейчас уходим. Да будет твой день удачен.

Багдасар молча склонил голову.

* * *

Это случилось почти сразу на выходе из бедестана.

Орыся (сейчас, когда речь шла уже только о том, как бы поскорее вернуться домой, она больше не думала о себе как о Яши) очень опасалась того момента, когда им придется пересекать тесные, полутемные даже днем, почти безлюдные улочки. Было таких сколько-то между ними и дворцом, и никак не обминешь их за оставшееся время. В пестрой рыночной толкотне ее ничего не пугало. Даже обокрасть теперь вряд ли могут – потому что поздно. Кошелек у сестры уже вытащили, а браслет с запястья так просто не сорвать, да он и скрыт под рукавом.

И вот эта рыночная толкотня вдруг как-то сгустилась вокруг них с Михримах, сгустилась и замерла, перестав быть сама собой. Именно что не протолкнуться. То есть девочки дернулись было, но тут же поняли: бесполезно.

Четверо мужчин стояли вокруг, плотно затиснув их меж собой.

Чья-то рука потянулась зажать рот. Орысе удалось увернуться, и от второй попытки тоже. Но бежать по-прежнему было некуда.

– Орать будешь? – деловито спросил ближайший, самый плечистый из всех. И показал волосяную удавку.

Наверное, все-таки можно было успеть закричать. Очень может быть, что громкий и недвусмысленный призыв на помощь действительно привлечет общее внимание, да и стражники ведь здесь частые гости, это же не окраинные ряды. Неизвестно, применил бы этот мордоворот удавку, может, он все же запугивал только. Мертвое тело на базар-майдане, пожалуй, не по правилам. Особенно здесь, прямо под Сандаловым бедестаном.

Остановила Орысю от крика совсем простая мысль: подоспей на помощь стража – как бы им самим худо не пришлось.

– Не буду. Мы вам все сейчас отдадим, – столь же деловито ответила она. – Кушаки у нас, видите, шелковые, сейчас развяжу. А еще есть…

– Отдашь, отдашь. Все отдашь, – как-то невнимательно произнес плечистый. – Не здесь только. Ну-ка, пошли…

Со стороны Михримах (саму ее, заслоненную двумя мордоворотами, не было видно) последовал легкий вскрик и какое-то движение.

– Да тихо ты, ишачья грыжа! – чуть нервно, но вполголоса ругнулся кто-то из четверых: не плечистый, которого Орыся уже определила как старшего. – А то и до невольничьего закутка не доживешь…