Дочь Роксоланы - Страница 36

Младший промолчал. Оборот насчет «моих» и «наших» на него, кажется, подействовал сильнее, чем можно было предположить.

– Ну давай к ювелирам зайдем все-таки! – Теперь старший говорил извиняющимся, жалобным голосом, но, сообразив, что такое не подобает мальчишке-подростку, осекся.

– Ладно, поторопимся только, – неохотно ответил Яши. – У тебя денег сколько осталось?

– Еще много! – обрадованно произнес Исилай, потянулся к карману и тут же испуганно ойкнул. На него даже покосились.

– Что?!

– Нет денег! Только что были – и нет!

– А кошелек?

– И кошелька тоже! – Исилай лихорадочно огляделся по сторонам, потом опустился на корточки и зашарил по земле, но тут брат крепко потряс его за плечо:

– Не глупи. Быстро убираемся отсюда!

– Да, точно. Я его, должно быть, когда мы покупали персики, уронила, – (толчок в бок), – уронил… Посмотрим там!

– Ну ты и дура, – (толчок в бок), – то есть дурак! Нечего там смотреть. И не потерял ты его вовсе.

– А что же?

– Тебе объяснить?

Разговор этот происходил на бегу. Вот уже перед ними окраина рынка – лишь тут младший из мальчиков остановился и старшему, которого чуть ли не волоком за собой тащил, остановиться позволил.

– Мы как-то не так расплачивались, – сказал он брату, все еще недоумевающему. – Я это давно заметил, еще возле трюкачей. То есть заметил, что другие это замечают. Так что на твой… наш кошелек кто-то уже давно глаз положил. Надо было мне его нести…

– Почему это? – обиделся Исилай. – Деньги должны быть у старшего!

– Или у служанки… То есть слуги.

– Слушай, ну прости ты меня наконец, глупость с языка сорвалась! Каждый, кто нас сейчас видит, понимает: по старшинству, конечно, разница есть, не может ведь не быть, но так-то никто из них другому не слуга. Потому что близнецы. Одна кровь.

Подумав, Яши вдруг рассмеялся, махнул рукой:

– Ладно… Так даже к лучшему. Идем домой прямо сейчас, раз уж все равно не на что серьги покупать.

– А вот и не к лучшему! И не прямо сейчас! И есть на что! – Исилай вновь упрямо вздернул подбородок. – К меняле зайдем. Там рядом, тоже под крышей, помнишь, сидел такой седобородый?

– Помню. – Яши в недоумении пожал плечами. – Ну и что мы у него менять будем?

– Золото на золото. Если Аллах закрыл одну дверь, он дюжину других открывает. У нас браслеты одинаковые – вот я свой и поменяю. Или продам, как он это назовет, не важно. А потом серьги куплю. Мы то есть купим, две пары.

Может, у Яши и было какое-то мнение по этому поводу, но он не нашел что возразить.

* * *

О, Великий Базар, Капалы Чарши, основанный по личному повелению первого из султанов, вставившего жемчужину Истанбула в венец Блистательной Порты, перестроенный же согласно воле ныне правящего султана! Молод ты, моложе большинства истанбульских рынков, но изначально могуч и славен (еще бы: при таком-то нынешнем покровителе, это даже если основателя не вспоминать). Полторы дюжины ворот ведут в тебя. А сердце твое – два каменных бедестана, Старый и Сандаловый, крытые павильоны для лучших из товаров.

То есть бедестанов уже шесть, но лишь два из них каменные, неподвластные времени и пожару, увенчанные высокими сводчатыми куполами. В четырех деревянных – обычный товар. А под каменными сводами – благородный металл и драгоценные камни, равные им по благородству вазы и блюда из китайского фах’рфура, полупрозрачные, звенящие… ценнейшие из ковров и тканей… В одном из рядов – узорчатые клинки струйного булата, в другом – нежнейшие из юных рабынь…

Но мальчикам туда не надо. Их путь лежит в ювелирный ряд Сандалового бедестана, где чуть в стороне от прочих сидит пожилой армянин в скромной головной повязке и с редкостным, но, как видно, необходимым ему устройством – зрительными стеклами на переносице. Он, конечно, тоже ювелир, но здесь – оценщик и меняла.

Почтенный Багдасар. Так, мальчики слышали, обращаются к нему клиенты. Ну и Исилаю с Яши, значит, надо к нему так обращаться.

Перед ним на столике несколько столбиков монет разных достоинств, весы, набор гирек и иные предметы его ремесла. А вот теперь – и браслет.

Определял его ценность ювелир до обидного просто. Щелкнул ногтем, потом ногтем же ковырнул. Почти не глянув, опустил на чашку весов, хотя вес угадал, должно быть, и без этого: сразу положил на соседнюю чашку две небольшие гирьки, в результате чего обе чаши замерли в равновесии.

Посидел немного, не поднимая глаз и не говоря ни слова.

– Золото отличное, почтенный Багдасар, – счел себя обязанным вступиться за честь браслета Яши, – ты на клеймо посмотри.

Седобородый ювелир какое-то время пребывал в прежней молчаливой неподвижности, затем посмотрел не на клеймо, а на Яши. И перевел взгляд на Исилая – с руки-то браслет снял именно он.

– В каких монетах молодой господин предпочел бы получить плату?

– В меджидие! – гордо ответил «молодой господин». – По весу.

– Что ж, если молодому господину угодно…

Меняла открыл денежный ящик, вынул оттуда тяжело звякнувший холщовый мешочек. Потом зачем-то заменил чашки весов на бо́льшие. Причина этого прояснилась через миг: переложив браслет на правую чашку, в левую он начал пересыпать из этого мешочка монеты. Медные монеты.

– Эй, что ты делаешь! – возмущенно пискнул Исилай. – Эй, ты! Почтенный Багдасар!

– В Сандаловом бедестане не следует так кричать, молодой господин, – невозмутимо произнес меняла. – Особенно в этой его части. У некоторых посетителей это вызывает сильное беспокойство.

Исилай на его слова не обратил никакого внимания, а вот Яши обернулся. И действительно, неподалеку остановился какой-то человек, не очень молодой, но крепкий, в обычной, не стражнической одежде. Похоже, один из тех вольно расхаживающих меж рядами, но ничего не покупающих людей, которых они заприметили еще в прошлый раз.