Дочь Роксоланы - Страница 8

А как ударил он в пол своей ротанговой тростью, которая для человека обычного роста за посох сойдет, так и вовсе дыхание затаили. Не только старший из шахзаде, но даже и до дерзости бесстрашный Баязид. Селим вообще чуть ли не втянулся в глубину своего кафтана, как улитка в раковину.

– Прости меня, госпожа Михримах, – ровным голосом произнес лала-Мустафа, обращаясь к девочке. – Я виноват. Мне надлежало, приближаясь к твоим покоям, прокричать «Дестур!».

– Прощаю тебя, достойный Мустафа, – церемонно ответила та. – Не столь уж и велика твоя вина. Не сомневаюсь, что, просто проходя по гарему, ты, как и подобает, всегда кричишь «Дорогу!», но странно бы делать это, препровождая ко мне моих же братьев. А что один из них неправильно повел себя с моими служанками, так это по малолетству.

Баязид гневно втянул ноздрями воздух, но евнух вновь пристукнул тростью по полу – и ни слова произнесено не было.

– Благодарю, госпожа Михримах. – Лала поклонился. – Надеюсь, то же самое ты скажешь и своей матушке-хасеки, госпоже Роксолане, да исполнятся все ее чаяния.

Прозвание «Роксолана» во дворце совсем не в ходу – разве что среди дипломатов из франкских посольств оно ходит, причем как секретное, когда другим не нужно знать, о ком идет речь (наивные: думают, что можно сохранить тайну… во дворце и в Истанбуле вообще). Поэтому сейчас всем пришлось потратить несколько мгновений, чтобы понять: евнух использовал это имя как дополнительно величальное, вроде «прославленная даже меж сановными чужеземцами». Пожалуй, он даже чуть перемудрил в своем стремлении выказать почтительность, но само стремление понятно.

– Вовсе незачем беспокоить матушку такими рассказами. Да и рассказывать-то не о чем. – Та, которую евнух назвал Михримах, небрежно махнула рукой.

– И за это благодарю тоже. А сейчас мы оставляем тебя.

Мустафа ступил назад – и с первого же шага оказался в коридоре. Трое мальчишек, не медля и стараясь ступать беззвучно, тоже просеменили прочь из комнаты, делая по два шага на один шаг наставника, а Баязид так и два с половиной.

Доверенная служанка подскочила было к двери, чтобы закрыть ее изнутри – оглянулась, увидела, как на ней скрестились все взгляды, и, поклонившись, выскользнула прочь, затворив дверь снаружи, за собой. Теперь в покоях остался только самый ближний круг. Но кормилица сперва все-таки поспешила к входу и, выглянув, удостоверилась, что служанка действительно убралась с глаз долой, а главное – со слуха подальше. Убедившись, что опасность миновала, все равно так и осталась при двери, на страже.

– Ну, вы сегодня с огнем играли, девоньки… – обессиленно произнесла няня.

– Мы? Это братики наши по огню гуляли! – бойко и совсем без следа недавних слез (да взаправду ли они были?) возразила одна из девочек, та, на которую кормилица с няней успели набросить головную повязку с легкой чадрой. Эту чадру она как раз сейчас и сняла, открывая лицо.

Такое же лицо, как и у второй девочки.

Не отличить. Особенно сейчас, когда у обеих волосы, свободно распущенные, струятся вдоль щек.

– Да уж как сказать…

– Так ты ведь, няня, им все и сказала сразу, – ответила вторая девочка, по-прежнему не выпускавшая из рук зеркальце. – Рано мальчишкам слоняться по гарему. А по отцовскому гарему – тем более!

– Ты, умница, уж лучше молчи! – Басак-ханум укоризненно покачала головой. – Тебе только и надеяться теперь остается, что эта овца яловая, – няня кивнула подбородком в сторону коридора, где давеча скрылась служанка, – действительно не осмелится беспокоить вашу матушку таким рассказом. Ведь ее же, овцы́, просчет! Ну, я ей еще задам… Однако если все-таки расскажет, ох и прогуляешься же ты в комнату для одеяний, «госпожа Михримах»!

При этих словах порывисто вздохнула не Орыся, стоявшая с зеркальцем в руках, а настоящая Михримах, только что сбросившая чадру. В комнате для одеяний действительно хранились запасные одежды султанских дочерей (точнее, как считалось сейчас, султанской дочери и ее любимой служанки-наперсницы, которой дозволено донашивать платья госпожи), но было у нее и… другое назначение, совсем особое.

– А вот и нет, – спокойно возразила Орыся, наконец положив зеркальце на столик, – хасеки-хатун меня даже похвалит. Я ведь что сделала? Пальцем даже не шевельнув, привлекающих чей-то взгляд движений не сделав, только обидные слова сказав – руками нашего младшенького закрыла «шайтанову метку». Да так, что ни он и никто другой ничего не заметили.

Няня, подумав, склонила голову в знак признания правоты. Да, наилучшим образом поступила младшая из сестер. И действительно, мать, если узнает, хотя лучше бы ей все-таки не узнавать, сочтет ее действия достойными скорее похвалы, чем наказания.

Блистательная хасеки, Хюррем-султан, супруга султана и правительница его гарема, из нее одной состоящего, надо признать, не слишком внимательна к тому, что творится с ее детьми – девочкой (девочками!) и мальчиками. Правда, до тех пор, пока это не коснется одного – подлинной опасности. Вот тут чутье ее безошибочно, действия стремительны, а решимость подобна отваге пантеры, защищающей свое логово.

– Мальчишки вообще ничего не замечают, они такие, даже Мехмет, – подтвердила Михримах. – А вот лала…

Няня снова кивнула. Лала-паша, не будь он умен и приметлив, до своих нынешних лет вряд ли дожил бы, а уж звание наставника точно не смог получить бы. Он, конечно, в дворцовой большой игре на стороне хасеки, ведь он же наставник ее детей, но… Вот именно, что слишком уж много «но» в этой игре. Иные из них, сейчас маловажные, почти не заметные, через годы могут стать решающими. И неизвестно, как все повернется.