Дочь Роксоланы - Страница 77

Вот поэтому в галдящей праздничной толпе никто, разумеется, не обращал внимания на двух молоденьких евнухов, с любопытством осматривавшихся по сторонам.

– Совсем не как в гареме, – сдавленным от изумления и восхищения, смешанного с щепоткой ужаса, голосом сказал наконец один из мальчишек.

Другой кивнул, разглядывая неистово празднующих жителей Истанбула расширенными от тех же самых чувств глазами.

Действительно, в султанском гареме все совсем не так. Да, его обитательницы ждут праздников, ибо чем же еще, как не праздниками, порадовать душу, забыв о монотонных днях, в которых из развлечений – работа да по четвергам баня? Но мужчин на этих праздниках немного, если не сказать, что совсем нет, – султан, его сыновья да евнухи. И то в последнее время Сулейман и старшие шахзаде предпочитают женскому обществу охоту и дружеские посиделки в кругу особо преданных приближенных.

В гареме приготовления к празднику и короткий яркий миг выступления составляли счастье многих наложниц. Те, кто побогаче, шили себе новые наряды, остальные просто разучивали музыку и танцы, стараясь привлечь к себе внимание если не султана, то его сыновей, пусть даже старший из них покамест лишь подросток. А там, даст Аллах, будет новый праздник и новый шанс…

Гарем никогда не знал неистовства, свойственного народным гуляньям. Не видел зазывал, заманивающих случайных зевак на увеселения и предлагающих невиданные и неслыханные яства. Не слышал, как зычно хохочет янычар, пьяный то ли от веселья, то ли и вправду от запретного вина, которое в Истанбуле тоже продавали – из-под полы, чтоб не заметили бдительные стражи порядка. Но продавали, да. И опий тоже можно было достать, случись у кого желание. Все можно достать, только вынимай кошелек и плати! Таков Истанбул, и вряд ли даже Аллах может изменить его облик.

– Послушай, Михри… Мальва, мы и правда собираемся сделать то, что собираемся? – наконец пробормотал один из евнухов.

Второй хмыкнул и, стараясь, чтобы его голос звучал твердо, ответил:

– Разумеется, собираемся! Когда еще выпадет такая возможность, Одуванчик?

Тот, кого назвали Одуванчиком, лишь покачал головой. Точнее, следовало бы сказать «покачала», но Орыся и Михримах еще в самом начале своей отчаянной эскапады условились называть друг друга только так, как называли своих учеников евнухи.

Уже был случай, когда во время вылазки на рынок они себе совсем особые имена придумали, и та затея сестер чуть не завершилась горестно. А тут даже не рынок. Так что хватит, излишняя ложь не на пользу. Они сейчас представляют собой тех, кем действительно являются, – обитателей дворца, насельников гарема.

Кто скажет, что это неправда?

Поначалу их это развлекало. Ведь так здорово переодеться в самолично сшитые одежды – точную копию одеяний евнухов-учеников – и удрать с гаремного праздника, сославшись на головную боль, чтобы погрузиться в праздник настоящий, невыдуманный, разудалый и немножечко безумный!

Но постепенно пришел страх.

Все-таки ни Михримах, ни Орыся никогда так не углублялись в чрево Истанбула. Тут даже вылазка в Капалы Чарши кажется лодочной прогулкой по сравнению с галерным рейдом.

– Эй, зеваки! Эй, ротозеи! Эй, почтеннейшая публика и вы, беспутные гуляки!

Очередной зазывала, казалось, вынырнул из пустоты подобно шайтану и завопил прямо в уши «евнухов». Те испуганно шарахнулись, как и еще пара-другая горожан, но зазывалу это нисколечко не смутило.

– Эге-гей, ну-ка, все слушайте меня, да не вздумайте говорить, будто не слышали! – продолжал он кричать. – Прямо на соседней площади знаменитейший из знаменитых, великий Кер Хасан, чей язык подобен жалу змеи, чьи шутки острее смеси красного и черного перца и жгут сердца подобно адскому огню, дает представление! Театр теней ждет вас, да только глядите – вдруг не дождется? Это же сам Кер Хасан, чья матушка хохотала всю беременность, потому что ребенок щекотал ее утробу! Ну-ка, кому охота послушать историю цыгана Карагеза и его приятеля Хадживата, который оставил на распутника из распутников свою прекрасную жену, взяв с того слово стеречь ее честь? Кер Хасан так расскажет эту историю, что вы уползете с площади, держась за животы, потому что ходить не сможете, ведь хохотать будете до упаду!

Михримах и Орыся переглянулись. Они видели театр теней: султан Сулейман, желая развеселить супругу свою, Хюррем-хасеки, как-то раз повелел дать представление на одной из площадей Топкапы, там, где можно было выглядывать из зарешеченных окошек галереи второго этажа. Но речь в том представлении шла о великом султане, завоевавшем Египет. Никакого цыгана Карагеза не было и в помине.

Горожане тем временем валом повалили на площадь, в сторону которой указывал толстый палец зазывалы. Орыся заметила, что многие ведут с собой женщин, и шепнула сестре:

– Мальва, гляди! Может, ничего постыдного и нет в этом Карагезе?

Михримах с сомнением пожала плечами, но пошла за сестрой.

Они успели вовремя: возле сцены как раз оставалась пара неплохих мест, откуда открывался прекрасный вид на происходящее.

Сам театр теней был похож на тот, который Орыся видела, сидя рядом с матерью: большой кусок ткани, натянутый на шестифутовую раму. За ней горели масляные лампы, отбрасывающие на раму яркий свет. Во время представления именно там, между рамой и лампами, должны были появляться фигуры героев.

И представление началось.

* * *

Сперва появилась кукла, представившаяся Хадживатом, строителем мечети. Выглядел этот Хадживат словно какой-то обедневший бей, да и говорил похоже: под звуки флейты и мерные удары тамбурина декламировал газели о судьбе и предназначении мужчины: любить, воевать, вздыхать под луной о возлюбленной и умереть во славу родины. Все это шло вперемешку и звучало, по мнению Орыси, достаточно глупо. Михримах тоже морщилась временами. Привыкшие при дворе султана к лучшим образчикам изысканной поэзии, девочки находили декламацию Хадживата неуклюжей, плоской и лишенной всяческого смысла.