Дочь Роксоланы - Страница 52

– Ладно, что было, то было. Прогребли мимо. Теперь твой черед.

– Да я уж и начал… – сказал Ежи. – Мне ведь тоже монастырь моего небесного покровителя с моря видеть довелось, а причалить и молебен там заказать или хоть свечку поставить не было никакой возможности. И в том моей вины тоже нет. Хотя бы потому, что был я на борту османской галеры. В цепях. Это та святая обитель, что на острове Принкипо. Совсем уж рядом, только что отсюда, из нашей башни, ее не рассмотреть, а так-то из Царьграда видно. Иначе бы мне про то и не узнать. А вот как нас на царьградском рейде вывели из трюма на палубу, так мне… пусть не расстрига, но бывший ксендз указал: глянь-ка, мол, вон туда… напоследок.

– Так что же, Егорий Храбрый там погребен? – заинтересовался Тарас.

– Не там, – коротко ответил Ежи. – Но если рассудить, то усыпальница его, выходит, в нынешней Турции. Как и место рождения.

– Да ну, скажешь… – недоверчиво протянул казак, – чего Егорию у турок делать было?

– А Тарасию твоему чего?

– Сравнил! Он же не в Турции, а в Греции жил. На то и Константинополь.

– Вот и Георгий. Он и вовсе в Риме как жил, так и муки принял. И погребен там. Не в том Риме, который город, а том, что страна.

– Да… Мы ведь, получается, тоже в Риме муки примем. Во втором который. Царьград.

– Точно. А вот забавно вышло, что нам сюда такими разными путями попасть довелось, из одной-то службы у кнеж Ивана.

– Я у кнеж Дмитрия в войске был, – набычился Тарас.

– Ладно тебе, мы ведь с тобой это в пустой ступе толкли, в порожний ушат переливали… Кабы не был жив кнеж Иван Вишневецкий, то и служил бы ты у того Вишневецкого, который Дмитрий Иванович. А при живом отце сыну не служат.

– А вот и такое случается. Ты моего Байду не замай!

– Да будет тебе… Еще нам подраться из-за этого не хватало. Здесь да сейчас…

Драться они, разумеется, не стали, но посмотрели друг на друга угрюмо. Затем Тарас первым хмыкнул.

– И точно забавно, прав ты. Наши головы с соседних пик еще вдосталь друг другу наухмыляются.

Они оба рассмеялись: весело, беззаботно, как удачной шутке. Таковой она для них и была.

– Эх, да что уж об этом гадать… – отсмеявшись, вздохнул Тарас. – Давай лучше о свободе помечтаем. О ковыльной степи, о широком Днепре, о верном коне и острой сабле, о звездных ночах, о диком ветре и боевых товарищах – вот мои думы!

– А как же Михримах твоя? О ней совсем не думаешь? – поинтересовался Ежи. Хотя тоже сейчас вспоминал и широкие реки, и дикие ветра, и коня верного.

– Моя? А впрочем, опять прав ты, – помолчав, ответил Тарас. – Думаю. Только это уже другое. Люба она мне, верно. Сам и не заметил, как так вышло. Но… Но не умею понять, что ж я буду без вольницы-то делать?! Без товарищей, без ночевок под небом, без седла и сабли… К тому же товариство наше не очень-то и дозволяет такое: чтоб у кого жинка, дом и хозяйство… Скажут – обабился казак, сам собой быть перестал!

– А товариство тебе во всем указ? – Ежи не оспаривал, а именно спрашивал, ему и вправду любопытно было: на службе у Ивана Вишневецкого он о казачьих отрядах только и знал, что есть такие. – Больше, чем ты сам? И больше, чем кнеж Иван? Ну ладно, не горячись, пусть будет кнеж Иван с кнежем Дмитрием-Байдой вместе.

– Не знаю… – признался казак. – Может, и не во всем, но во многом точно. Ведь без него, без товариства, и я сам уже буду не я, а кто-то другой. С таким же чубом, усами, с тем же нравом, но другой…

Он помолчал. Снова протянул ладонь к лучу, зачерпнул из него горсть солнечного света, омыл им лицо и продолжил:

– Или, может, все же нет? Как разумеешь, друже?

Ежи в сомнении покачал головой.

– Вот уж нашел у кого спрашивать. Я в таком деле точно не мудрее тебя. Да и вообще, о чем мы говорим… Будто девчонкам нашим по силам усыпить стражу, разомкнуть засовы или уж просто пройти сквозь каменную стену, а потом еще и нас за собой провести. Им самим бы…

– Стой! – Тарас предостерегающе вскинул ладонь. – Не говори. Накличешь.

И вплоть до темноты они больше не сказали друг другу ни слова. Да и когда на башню опустилась ночь, тоже молчали.

Только бы все ладно у девушек было, пусть даже они и не сумеют больше прийти. Только бы не накликать на них беду. Только бы…

6. Греческий лаз

Орыся, выйдя из покоев, сестру уже не застала. Басак-ханум, слегка встревоженная, рассказала младшей из своих питомиц, когда уехала старшая, с кем и, главное, куда.

Уже к концу рассказа стало ясно: няня на самом-то деле была очень встревожена – не за себя, а за Орысю. Басак не сомневалась, что для той эта весть окажется тяжким ударом.

Девушка только улыбнулась про себя – впервые после вчерашнего разговора с матерью, перевернувшего душу.

Ни кормилица, ни нянюшка не понимают: Михримах ведет игру. А ей-то даже незачем с сестрой говорить, чтобы понять это. Они, слава Аллаху, близняшки.

Старшая все правильно делает. Нечего шарахаться от Рустема: теперь, наоборот, надо усыпить его подозрения. Ну и возможностью свободного выезда из дворца тоже нужно воспользоваться. Пусть это та еще свобода: с конными стражами вокруг кареты и евнухами на запятках… ну ладно, служанок, что внутри, считать не будем. Но раньше и такой не было.

Беда в том, что они с Михримах слишком поздно сообразили: путь, которым они выбираются из дворца, кажется, только для них и доступен. Причем им, четырнадцатилетним, пройти по этому пути было просто, а им нынешним – не так уж.

Подземный ход. Даже не просто подземный, а внутристенный большей частью. Благо наружная стена, превращающая дворец в боевую крепость, по-настоящему толстая. Ее, как видно, и сооружали так, чтобы внутри оставалась узенькая тропка-лаз. Давно это было, еще до того, как Мехмед Завоеватель взял Истанбул, тогда Константинополис, под руку правоверных. Потому и не значится этот ход ни в одном из дворцовых планов.