Дочь Роксоланы - Страница 46

Поэты, коих среди евнухов водилось с избытком, пытались возвеличить Рустема-пашу в глазах невесты, но то ли таланта не хватало, то ли материал для воспевания попался исключительно неблагодарный. Так что слова «мудрость» и «государственный ум» в посвященных Рустему-паше касыдах звучали куда чаще, чем «красота», «доблесть» и «благородство». А разве государственным умом очаруешь девушку? Нет конечно! Только ее отца и мать, что воистину ужасно!

– Хорошо. – Хасеки явно была удовлетворена покорным видом дочери и ее быстрым ответом, даже улыбнулась милостиво. – Тогда ты должна понимать, что и сама не можешь больше оставаться в султанском гареме.

А вот об этом Орыся до сих пор не думала. Да что там – и в голову не приходило! И ведь могла догадаться, глупая, но замечталась, забегалась, все свое время отдавая встречам с пригожими пленниками! А беда стояла на пороге, выжидала и вот бросилась хищным барсом на плечи.

Воистину, кого Аллах хочет покарать за недостойное поведение, тех он лишает разума.

Девушка в панике бросила умоляющий взгляд на Доку-агу, но тот стоял, скрестив руки на груди, и лицо его ничего не выражало. Непроницаемая каменная стена, а какие планы за той стеной строятся, то неведомо никому, кроме самого Узкоглазого Аги.

Может быть, даже и Аллаху неведомо. Вряд ли Нугами-сан ему все поверяет.

Вот уж точно лишняя мысль. Лишняя и несвоевременная.

– У меня есть планы насчет тебя, – продолжала мать. – Ты можешь уехать, уехать далеко отсюда, туда, где никто не узнает, насколько ты похожа на Михримах…

«Или… на Ибрагима-пашу?» – чуть не вырвалось у Орыси, но она сдержалась. К чему накликать на себя гибель? И без того уже тучи заволокли ее небо и вот-вот разразится буря с градом, безжалостно уничтожая все ростки светлого и прекрасного в ее сердце.

Мать тем временем продолжала рассказывать, как же хорошо и безмятежно будет жить «ее Разия» вдали от дома и родных ей людей. Да уж, ничего не скажешь, будущее у Орыси безмятежно, словно у погребенной заживо в могиле! Хорошо, как у неверного, горящего заживо в аду!

Узкоглазый Ага переступил с ноги на ногу, взгляд его на мгновение утратил неподвижность, словно евнух пытался сказать любимице: «Не бузи. Что-нибудь придумаем». Сделал это евнух, надо признать, вовремя – Орыся уже готова была безутешно разрыдаться. Но ничего, сдержалась, склонила голову, будто бы из вежливости, а на деле – чтобы скрыть слезы, и спросила:

– Ты говорила, почтеннейшая матушка, что это один из твоих планов в отношении меня. Разрешено ли мне будет узнать, каков другой план? Я, разумеется, исполню любую твою волю, просто…

Орыся не договорила – горло сжало спазмом. Но Хюррем благосклонно кивнула дочери:

– Твои слова разумны, и мне нравится слышать их. Ты уже убедилась, что я вовсе не желаю тебе зла, более того, дам тебе право выбирать. Возможно, звезды сложатся так, что ты сумеешь остаться в Истанбуле, даже иногда видеться с сестрой. В этом нет ничего особенного…

Орыся затаила дыхание. Но следующие слова матери повергли ее в ужас.

– Доку-аге пора занять подобающее ему место при дворе султана, – сказала Хюррем. – Довольно ему прозябать, обучая тех, кто недостоин целовать его сапоги. Я думаю, что султан поддержит мои планы, о которых с тобой, Доку, я поговорю попозже. Пока же мы держим совет о будущем Разии. Тебе нужна жена, Доку-ага, и я полагаю, что моя дочь подойдет как нельзя лучше.

Наверное, если бы небо в этот момент не падало на землю, а жизнь не раскалывалась на две половины, одна из которых казалась черной, как душа Иблиса, – если б это не случилось тогда, Орыся, пожалуй, посмеялась бы, увидев лицо Узкоглазого Аги. Изумление пробилось сквозь вечную маску безразличия подобно тому, как сель с гор пробивает себе дорогу, снося ветхие людские жилища, и течет, свободный и неукротимый, подхватывая и топя все, что попадается на его пути. На несколько мгновений лицо Доку-аги стало бесконечно удивленным и даже испуганным, и хотя Орыся не могла в полной мере насладиться невиданным зрелищем, именно оно помогло ей удержать себя в руках.

– Подумай над этим, Доку-ага, – не оборачиваясь, велела Хюррем, и евнух овладел собой, вновь став привычным до зевоты Узкоглазым Агой. Он поклонился и ровным голосом ответил:

– Слушаю и повинуюсь, моя госпожа.

– И ты тоже подумай над этим, Разия. – Мать пристально посмотрела на дочь. – Не торопись принимать решения, время еще есть, хотя его и немного. Но тщательно все взвесь.

Настала очередь Орыси низко кланяться.

– Слова великой хасеки-султан – путеводная звезда, ведущая меня в ночи, – отчеканила девушка привычные слова. А что еще ей оставалось ответить? – Я сделаю все так, как ты велишь, госпожа.

Хюррем снова снисходительно улыбнулась и жестом отпустила дочь. Не словами, не кивком даже – небрежным взмахом руки, как служанку, как простую рабыню…

А кто она еще для матери, если подумать? Обуза, вечное напоминание о той тайне, о которой сама Орыся упорно не желала вспоминать… Спасибо, что в живых оставили!

Но обидно-то как…

Орыся сама не помнила, как покинула матушкины покои. «Нет, – зло поправила себя девушка, – не матушкины вовсе. Покои великой хасеки-султан. Знай свое место, чернавка! У Хюррем есть одна дочь, и звать ее не Разия, а Михримах. Второй дочери нет и никогда не было, никогда, никогда!»

Сильные руки обхватили плечи девушки, и Доку-ага втиснул подопечную в один из неприметных коридоров. Затем властно прижал к себе.

– Плачь, – коротко приказал он, – полегчает.

И Орыся наконец-то разрыдалась – горько, взахлеб, как и положено плакать брошенным детям. А Доку-ага гладил ее по голове, как должна была гладить мать, вот только никогда не делала этого. С уст евнуха слетали странные слова – гортанные, с придыханием, каких никогда раньше не слышали стены Топкапы.