Дочь Роксоланы - Страница 43

Глядел будущий муж угрюмо и подозрительно. Поэты писали, будто Рустем-паша никогда не улыбается, а с уст его слетают только приказы. Что ж, в одном поэты уже солгали: сейчас великий визирь ничего не велел своей невесте. Просто сидел рядом и вёл неторопливую беседу, а то и помалкивал, словно предлагая Михримах высказаться самой. Это не походило на поведение отца девушки, не говоря уже о братьях, которые из кожи вон лезли, лишь бы оказаться первыми в разговоре и первыми в крике. Возможно, шахзаде Мустафа был другим, ну так на то он и шахзаде Мустафа, враг Хюррем-хасеки и, следовательно, ее дочери.

Михримах терялась в догадках: о чем же говорить с этим странным человеком? Он не воспевал красоту ее глаз и грациозность движений, что, впрочем, немудрено, учитывая его отношение к поэзии, но ведь подобное поведение идет вразрез со всеми правилами этикета! Мужчины любят говорить о своих ратных подвигах – но какие же подвиги мог совершить этот маленький толстенький человечек? Спрашивать его о таком – лишь раздражать!

Отчаявшись, девушка спросила о первом, что пришло в голову:

– Правда ли, что, как говорят, ты ежедневно раздаешь еду беднякам и вдовам с сиротами?

И случилось невероятное: мрачное лицо Рустема-паши озарилось улыбкой! Была эта улыбка мимолетной, и лицо будущего великого визиря после нее стало еще более насупленным, а брови почти сошлись на переносице, но ведь не показалось Михримах, вовсе не показалось! Что ж, если так, то Аллах и впрямь позволил ей совершить чудо, которое, по словам поэтов, не могли устроить даже в райских кущах, где летают прекрасные пери.

Однако стоит ли верить этим поэтам? Они уже дважды солгали!

– Это правда, – заговорил тем временем Рустем-паша, – правда, клянусь Аллахом, всемилостивым и милосердным! Но этого мало, и слабость моя, присущая всем людям, не дает мне исполнить предписанное Кораном в полной мере.

– Чего же ты, сделавший столь много, желаешь? – удивленно спросила Михримах.

– Я, ничтожный, возвышенный лишь благодаря милости великого султана, да хранит его Аллах, в сердце своем жажду сделать так, чтобы у каждого жителя Истанбула была лепешка на завтрак, похлебка на обед и хотя бы кусок хлеба на ужин. У каждого, и да поможет мне моя вера устроить все согласно моим замыслам!

В этот момент низкорослый визирь (не великий визирь, а всего лишь третий, ну так ведь не зима еще!) показался Михримах по-настоящему возвышенным. Верно говорят, что Аллах посылает каждому по способностям его!

– Каковы же эти замыслы? – спросила она с замиранием сердца.

– Я хочу разделить богатство свое на несколько частей, и из каждой этой части пусть кормится народ в Истанбуле и Эдирне, а также в местностях между Эстергомом и Мединой, Ваном и Скопье. Вдовам и сиротам хочу назначить пособие, а беднякам дать работу, дабы трудились они ради пропитания и во славу султана Сулеймана. Хочу, чтобы у всех была работа. Хочу, чтобы процветала великая наша империя!

– Это прекрасно, клянусь Аллахом! Но действительно невероятно сложно. Надеюсь, Аллах даст тебе силы справиться!

– Один я и не справлюсь, – пожав плечами, ответил Рустем-паша. – Без поддержки великого султана я похож на пушинку, которую несет ветер, и на песчинку, которую перекатывает море. Но если султан станет ветром и морем, то ветер наполнит мои паруса, а море принесет меня к берегу моей мечты. Пока великий султан, да хранит его Аллах, меня поддерживает. Снискали мои планы одобрение и у Хюррем-хасеки, женщины, отмеченной небесами для великих дел. Но мне нужна жена, которая разделяла бы мои мечты, шла со мною рука об руку и давала сил на свершения. А когда я умру, продолжила бы мое дело. Вот отчего супруга моя должна быть много моложе меня самого.

Последние слова он произнес вообще безо всяких чувств, как нечто само собой разумеющееся.

– Я понимаю… – почти неслышно прошептала Михримах.

Некоторое время оба молчали, но теперь молчание это не было напряженным, таким, в котором оба собеседника судорожно подыскивали бы тему для разговора. Нет, оно казалось Михримах уютным, в чем-то даже почти семейным. И в самом деле, сидят двое друг напротив друга, каждый думает о своем, а служанки подносят им кофе и сласти.

– Я понимаю, – наконец произнесла Михримах погромче и чуть тверже. – Меня учили… разному, однако в науку эту вовсе не входило управлять разными частями казны, направленной на добрые дела.

На миг сердце кольнула былая обида: матушка, Хюррем-хасеки, неплохо ориентировалась во всем этом странном и пугающем мире цифр. Султаншу обучали хотя бы понимать, как денежные ручейки, сливаясь в одну реку, двигают могучие жернова империи. Султаншу, но не султанскую дочь. О нет, Михримах казалась родителям просто развлечением для их избранника, призом для того, кто сумеет завоевать султанскую благосклонность! Ее учили призывно улыбаться и принимать соблазнительные позы, а настоящая власть доставалась другим – тем, кому предстояло завоевать сердце одного из ее братьев. Будущим султаншам.

И вот Рустем-паша сам, добровольно, предлагает поделиться частичкой этой сладкой, манящей власти. Да полно, бывает ли такое? Не происки ли это шайтана?

– Я не смогу тебе помочь, – тихо призналась наконец Михримах. – Я не умею.

Лицо Рустема-паши было непроницаемым, брови по-прежнему оставались сдвинутыми на переносице, когда он важно кивнул:

– Да, ты не умеешь. Но я научу тебя. Обучать жену входит в обязанности мужа. Ты увидишь, что это не так сложно, как поначалу кажется.

И Михримах сдалась. Да, она по-прежнему не видела себя супругой этого человека, ворвавшегося в ее жизнь негаданно, непрошено, только волей отца и матери. По-прежнему испытывала если не отвращение, то неприязнь. Но здесь и сейчас ей внезапно захотелось стать частью великого замысла, еще одним орудием Аллаха.