Дочь Роксоланы - Страница 40

Все эти истории были прекрасны и слушались с замиранием сердца, но чтобы подобное случилось во дворце Сулеймана – нет, такого Орыся и Михримах даже представить себе не могли! И потому внимали рассказу жадно, спрятавшись за пышно цветущими кустами роз, переглядывались и качали головами, пугаясь и удивляясь одновременно.

Евнухи в честности Гюльбарге не усомнились, и это было для султанских дочерей еще одним знаком того, что история правдива: не такие люди неусыпные стражи гарема, чтобы верить всяким досужим болтунам. Евнухи цокали языками, сочувствовали Гюльбарге и «цветкам», обсуждали, каким же образом шайтан устроил подобное. Кара, водя в воздухе пальцем и дико вращая глазами, говорил:

– У меня на родине старики рассказывают, что если у человека на виске родинка, то это дурной человек, быть беде у тех, кто с ним свяжется. А у Ибрагим-паши родинку все помнят?

– Действительно, на виске, – степенно кивнул Дауд.

– Дурная примета, дурной человек. При жизни нет ему покоя, а после смерти он другим покоя не даст, – продолжал вещать Кара. – Не к добру все это, вот увидите. Вот почему наши старики, если родится младенец с родинкой на виске, велят его убить или отнести колдунам-магенге…

Михримах, казалось, ничего не заметила, а вот Орысю словно всю жаром обдало. С трудом дождалась она, когда сестра закончит слушать евнухов (те, впрочем, скоро разошлись: появился лала-Мустафа, а при нем обсуждать сплетни мало кто рисковал), и опрометью бросилась в спальню, к зеркалу, и там, откинув наконец чадру, приподняла волосы с собственных висков.

Вот она, родинка. Та самая, которую Орысе велели закрывать еще с младенчества. Та, из-за которой ругалась и плакала тайком нянюшка, когда думала, что Орыся не услышит.

Что же это выходит – она, Орыся, дурной человек? Принесет беду всем, кого любит: Михримах, Доку-аге, матушке, дорогим сердцу служанкам? Вот так, ни с того ни с сего возьмет и накличет беду на султана и ближних его?

Или…

Додумывать вторую мысль – темную, опасную, от которой по телу шла дрожь и мучительно хотелось накрыться одеялом с головой, – Орыся не посмела. Молча опустила покрывало на голову, отвернулась от зеркала. Чего никто не видит – того как бы и нет.

Маленький Пардино-Бей подошел неслышно, мяукнул, ткнулся холодным мокрым носом в руку. Орыся наклонилась, погладила любимца. Хорошо ему – ни братьев, ни сестер, ни зловещих родинок, из-за которых обязательно кто-нибудь погибнет.

А ей-то что делать?

* * *

Эта мысль билась у нее в голове пойманной птицей весь день и следующее утро. Омовение, одевание, утренняя молитва… сооружение прически… О да – ОЧЕНЬ ТЩАТЕЛЬНОЕ сооружение прически, с по-настоящему большим вниманием к тому, чтобы виски были закрыты.

Что еще? Завтрак. Но есть не хотелось совершенно, все помыслы были о другом. Лишь выпила наскоро холодного шербета, даже не почувствовав вкуса. И кусочек халвы проглотила. Хватит, не до еды, есть куда более важные дела.

Затем она выскочила из покоев и припустила по коридору, на ходу придумывая тысячи причин не видеться сегодня с Доку. Вообще-то, ей одной и не надо бы к нему ходить, разве что вместе с сестрой… Но, с другой стороны, молочная сестра и ближайшая служанка дочери султана – даже в четырнадцать лет достаточно важная персона, чтобы у нее были свои дела. Разумеется, когда госпоже не требуется ее присутствие. А оно сейчас не требуется.

Ну что, право слово, она скажет Доку? И почему именно ему? Не няне, не кормилице?

Или… Или им всем и не надо ничего говорить?

Они ведь знают ее и Михримах с рождения. Им ли не ведать, какие метки на теле у каждой из сестер…

Аллах всемогущ и милосерден, не оставит, поможет, выручит. Но только ему ведомо, почему возможная встреча именно с Доку-агой тревожила сейчас девочку сильнее всего. Может быть, потому что Узкоглазый Ага всегда все понимает. А глаза его и вправду будто узкие бойницы в той пустующей башне, куда они с Михримах недавно присмотрели ход. Глаза-бойницы, за которыми сидят лучники, видящие твое сердце сквозь броню тела, высвечивающие тебя до самого донышка, до глубинных недр души.

Орыся поежилась, словно наяву попала под этот прищур.

В следующее мгновение она выскочила во двор – и буквально нос к носу столкнулась с Доку-агой. Словно на каменную стену налетела.

– Ох!..

– И куда же мы это так спешим, милая? Уж не посоветоваться ли со мной? То-то я жду-жду, а моих девочек как нет, так и нет, пришлось вот старику самому идти узнавать, в чем дело, уж не случилось ли чего?

Последние слова Доку-ага произнес с неким потаенным смыслом, будто между прочим, как только он один и умел делать. Орыся до сих пор иногда терялась от такого.

Доку-ага. Нугами-сан. Так его, кажется, называла только она, и то лишь изредка, а Михримах это имя отчего-то и вовсе не пришлось по душе. Человек, посвященный почти во все их тайны. Легко представить, что он даже знает об их вылазках за пределы дворца, хотя эту тайну они с сестрой от него таили пуще, чем от кого-либо другого: никогда Узкоглазый Ага не позволил бы им совершать столь рискованные прогулки.

– Я… я… Ничего не случилось. Я сейчас не могу!

– Что именно не можешь?

Она подняла голову и посмотрела на Доку. Слугу и учителя. Прямо в глаза посмотрела, в эти щелочки, повидавшие на своем веку ох как много.

Сказать?.. Не сказать?.. Он ведь в любом случае знает многое, а о еще большем догадывается. И, о Аллах, если не ему задать этот вопрос, то кому? Кормилице? Няне?

Может, вообще никому? Так навсегда и похоронить в себе эту нераскрытую тайну…