Дочь Роксоланы - Страница 18

Чужаки, обстановки не знающие, твердо убеждены: из гарема шагу не ступишь без присмотра, а запреты и правила гаремной жизни – строжайшие. Пусть так думают чужаки. Они даже в чем-то правы. Но теперь за неприступностью гаремных границ и правил следят с куда меньшей бдительностью, чем в прежние времена, когда у султана действительно была толпа готовых к действию наложниц и еще большее число проходящих подготовку.

Вдобавок ко всему еще и стражники до сих пор не всегда в точности разбираются, где кончается гаремная часть дворца, сравнительно недавно обозначенная, и где начинается все остальное. Ведь Дворец Пушечных Врат несколько поколений существовал отдельно. Он до сих пор противится включению гарема в свое естество. Изгибами стен противится, темной теснотой закоулков, островками садов.

Во дворце есть несколько «поясов безопасности», они все теснее по мере приближения к султану, – а потому враг к нему не пробьется ни в одиночку, ни армией. Но в том, чтобы пропустить кого-либо осторожного, знающего пути, с окраины вовне, – тут эти пояса куда слабее затянуты.

И уж точно их существование не исходит из того, что благонравные обитательницы девичьей спальни полезут посреди ночи через крыши и по карнизам, через внутренние стены (ветхие, не такие уж неприступные: стар дворец), зная там все зацепки, ниши и укромные уголки… Что дочь султана и ее доверенная служанка могут безошибочно знать пути ночной стражи и время каждого из обходов… что эти девушки давно подружились со всеми сторожевыми собаками, которых можно прикормить, а мимо тех, которых не получалось задобрить, научились проходить незамеченными…

Ничего подобного дворец и представить себе не мог.

2. Осколки трех зеркал

Хюррем-хасеки лениво смотрелась в зеркало. Делать это ей не хотелось, но привычка, отработанная долгими одинокими вечерами, въелась в плоть и кровь, диктовала, как надо жить, чтобы выжить.

Годы не красят женщину. Это правило не знает исключений, и ты тоже подвластна старению, а значит, пренебрегать притираниями и косметикой не следует. Никогда. Даже сидя в одиночестве и перебирая воспоминания и печали, будто бусины недавно подаренного султаном жемчужного ожерелья.

И тем более не стоит этого делать здесь, в гареме, где каждая первая с удовольствием подсыплет тебе яду в шербет и плеснет в лицо кислотой. Ты возвела минарет любви на песке, маленькая роксоланка, хотела ты или нет, но сделала это: долго трудилась, выбиваясь с самого низа проклятой гаремной иерархии, – так пожинай теперь плоды. Следи за своим минаретом, оберегай его, подбрасывай песок к основанию, иначе земля однажды уйдет у тебя из-под ног и очередная красивая мерзавка, улыбнувшись султану, перечеркнет будущее твое и твоих детей.

Впрочем, рано или поздно земля все равно уйдет из-под ног.

Хюррем приучала себя к этому знанию, готовилась, училась не бояться. Слишком многие проиграли бой еще до начала сражения, поддавшись недостойной панике. Так говорил Доку-ага, но Хюррем знала это и до него: догадывалась, сопоставляла факты, анализировала… Ум – тоже оружие, и, как любой другой клинок, его надо регулярно тренировать. Ум и тело, женское оружие, уместное там, где бессильны ятаганы.

Нанести сурьму на глаза. Слишком уж они в последнее время краснеют.

Да, рано или поздно она все потеряет, это предрешено, и беспокоиться тут, собственно говоря, не о чем. Но дети… Дети у нее пока еще есть.

Живые дети.

Женщина издала стон, куда больше похожий на рычание. Будь проклята Махидевран, успевшая раньше ее! Будь проклят шахзаде Мустафа! Ну что ему стоило подохнуть от оспы, как его старшие братья? Стольких бы проблем избежали…

Но Мустафа жив. Жив и любим народом, этим безмозглым бараньим стадом, и янычарами, обычно готовыми на все ради казана плова, но вот в этом случае проявляющими гонор. Любим, в отличие от ее собственных детей.

А еще… еще есть эта девочка.

Хюррем избегала в равной степени называть свою вторую дочь и Орысей, и Разией. «Эта девочка», «этот ребенок»… Вторая дочь всегда казалась ненужной, опасной, подвергающей риску и саму Хюррем-хасеки, и остальных детей, – гнев Сулеймана не знает границ, а Мустафа и его матушка рады будут подлить масла в огонь. Разию следовало бы убить сразу после рождения, слишком явным было сходство родимых пятен у нее и у… Но даже если бы нет, все равно близнецы – не к добру! О хасеки-султан и без того ходит много ненужных слухов, прибавлять к ним «ребенка, рожденного от Иблиса», совершенно ни к чему. Хюррем знала, что повитуха ждет сигнала, что ситуация разрешилась бы мирно и тихо, как обычно решаются подобные вещи в гареме. Знала и…

Не смогла.

Эта девочка – она ведь тоже ее дочь. А о своих детях Хюррем-хасеки заботится. Всегда.

Вместо Орыси в мутные воды возле Истанбула ушло тело повитухи (вот уж поистине бесполезное оказалось существо: даже разродиться Хюррем помог евнух). Доку – теперь Доку-ага – сделал все чисто и незаметно.

И началась выматывающая игра. «Вас двое, но запомните, что вы – одна. Есть Михримах. Есть ее молочная сестра. Разия-султан не существует».

Орыси нет. Нет – и все.

Хорошо хоть дочери восприняли происходящее как игру. Орыся не стала обижаться, а весело включилась в нее, да и Михримах покровительствовала младшей сестричке. Иначе пришлось бы…

Руки Хюррем дрогнули. Похоже, сурьму нужно будет накладывать заново.

Нет. Не пришлось бы. Она придумала бы что-нибудь еще. Скажем, отправила бы ребенка… куда-нибудь. Например, с Доку, хотя он бесценный помощник. Нет, не пришлось бы, никогда…